Блокадный Ленинград

419

13.09.2021

Блокадный Ленинград

Николай Васильевич Князев, ребенком пережил Ленинградскую блокаду

Вырица (июнь-июль 1941 г)

Война застала меня в пионерском лагере в дачном поселке «Вырица», в 60 км от Ленинграда. Нападение фашистской Германии на нашу страну было встречено большинством с твердым убеждением, что война будет недолгой, вестись будет на территории Германии и в конечном итоге победа будет за нами.

… Срок пребывания в лагере был сокращен, а очередная смена отменена. Администрация лагеря готовила детей к отъезду в Ленинград: упаковывались вещи. Все свободные помещения были уставлены коробками, мешками, ящиками, клетками с кроликами, птицами и черепахами. Мы собирали свои вещи и в любой момент были готовы выехать в Ленинград.

Мы выехали рано утром. Нас посадили в вагон поезда, и в Ленинград мы приехали во второй половине дня. Это было между 12 и 15 июля 1941 года. Мы были крайне удивлены, что немцы были так близко от города, так как считали, что война ведётся где-то далеко от нас. На Витебском вокзале родные нас не встречали. Я жил недалеко от вокзала, на улице Достоевского, дом 38. Мы с товарищем из старшего отряда, который жил в районе «Пяти углов», отправились пешком.

Ленинград (июль-сентябрь 1941 года)

Во второй половине июля 1941 года Ленинград был совсем другим городом, в сравнении с тем, из которого мы выехали в пионерский лагерь: стёкла окон заклеены полосками газет; введена светомаскировка; стены домов оклеены всевозможными плакатами патриотического содержания. По радио звучат не только сигналы тревоги, но также песни и марши патриотического содержания. В кинотеатрах демонстрировались фильмы в поддержку фронта.

Во всех домах организованы команды из жильцов дома для дневного и ночного дежурства. В подвалах домов оборудовались бомбоубежища. Чердачные помещения освобождаются от хлама. Деревянные стропила и перекрытия промазывались противопожарной смесью. Наш двор в это время представлял из себя разъяренный муравейник. Сараи и кладовые ломаются на растопку. На улицах строятся амбразуры и баррикады. Вблизи от нас, на углу Достоевского,31 и Социалистической улицы сооружена амбразура, а на Глазовой ул. - баррикада (недалеко от Обводного канала). Таких точек и сооружений в городе было большое множество. В июле и в первой половине августа воздушные тревоги объявлялись 2-4 раза днем и вечером. Молодежь дежурила на крышах и сбрасывала вниз зажигательные бомбы. На главных улицах города проходят военные с заградительными аэростатами. Большинство народа носят противогазы.

С первого дня нашего возвращения из пионерского лагеря в магазинах появились очереди, которые с каждым днем были все длиннее и длиннее. В них я порой простаивал по 2-3 часа, а в конце августа уже были введены продовольственные карточки. С декабря - минимальная норма для рабочих составляла 250 грамм, а для остальных жителей была снижена до 125 гр. Во второй половине июля хлынула огромная масса беженцев со стороны Пскова. Более 5-10 человек поселились в нашем доме. От них мы узнавали действительное состояние дел на фронте. Жители нашего двора немецкой и финской национальности увозятся в принудительном порядке в другие районы страны. Таких семей у нас было четыре. Правда, одна из них - Бренер Илья Франда, которая жила в нашей коммунальной квартире, после длительных мытарств осталась в городе, но умерла в блокаду в феврале 1942 г.

Численность жильцов нашего дома с каждым днём становится всё меньше и меньше. До моего приезда из лагеря уж многие уехали на строительство оборонных сооружений, другие - уходили в отряды МПВО, третьи - записывались добровольцами на фронт, другие направлялись в Ленинградскую армию народного ополчения ЛАНО. Таких армий, как сейчас стало известно, было сформировано четыре, и они приняли основной удар на ближних подступах к Ленинграду. К декабрю 1941 от жильцов нашего дома осталась около половины, и из них 80% вымерло в блокадную зиму 1941 года.

Полным ходом идёт эвакуация музейных ценностей и тайные захоронения, того что вывести не удалось. Доминанты города: шпиль Адмиралтейства, шпиль Петропавловской крепости, купол Исаакиевского собора и другие крупные ориентиры покрываются специальными покрывалами с целью их маскировки. На улицах в специальных витринах, появились карты страны, в которых с помощью флажков отмечались линии фронта, и множество самых разнообразных плакатов, призывающих защищать свой город.

В августе-сентябре 1941 года немцы рвались к Ленинграду. По плану «Барбаросса» они должны были овладеть Ленинградом до 25 июля 1941 года. Однако, нашим войскам все-таки удалось сдержать наступление врага более чем на месяц. Внесли в это свой вклад и ленинградцы, которые создавали новые оборонительные сооружения. На создании сооружений работало более 500 тыс. жителей Ленинграда и его пригородов.

26 августа 1941 года немцы были в 20 км от города, а через неделю уже были в черте города, замкнув Ленинград в блокадное кольцо. С 4 сентября 1941 года начался систематический обстрел города из дальнобойных орудий. Это было начало самого ужасного периода в истории блокады Ленинграда вплоть до ее прорыва 18 января 1943 года.

Август 1941 года был тяжелым, воздушные тревоги воем сирен объявлялись ежедневно по 4-6 раз в день. Ребята нашего двора: Миша Рузаков, Виктор и Борис Травниковы пробирались под Шушеры, где уже шли бои за Царское Село (г. Пушкин) и привозили оттуда овощи, в основном картофель, который продавали жители двора по 1 рублю за кг. В это время Вырица уже была взята немцами. Во дворе велись разговоры о бомбежках Берлина летчиками Балтийского флота. Говорили и о выселение семьи Косаревых, которые якобы были связанные с «врагом народа» бывшим секретарем ЦК ВЛКСМ Косаревым, расстрелянным перед войной. Вообще о жителях нашего дома можно написать очень много интересного, что во многом напоминало бы книгу Рыбакова «Дети Арбата», но это тема особого разговора.

Фашистский снаряд разрушил еще одно здание и оставил жителей блокадного Ленинграда

без крыши над головой

Конец августа и начало сентября - самые страшные дни. Немецкие самолеты начали систематические налеты на город, и это продолжалось очень долго. Кроме дневных налетов были систематические ночные налеты, которые начинались ровно в час ночи, продолжались очень долго, при большом количестве самолетов. В небо полностью затемненного города сбрасывались осветительные бомбы, которые освещали Ленинград, и город просматривался как на ладони. В это время со всех стратегических объектов вспыхивали осветительные смеси разных цветов, с помощью которых диверсанты и лазутчики нацеливали вражескую авиацию. Мы жили на 4-ом этаже нашего дома и очень хорошо видели этот фейерверк, на фоне которого была масса аэростатов и шмыгающих лучей прожекторов. Особенно запомнились налеты, после которых горели Бадаевские склады, жировой завод, нефтехранилище, Американские горы в Народном саду. На первых порах со всей семьей прятались в бомбоубежищах, но учитывая неудобство из-за множества народа и малой площади, стали укрываться в квартирах 1-го этажа.

Учитывая повседневный характер этих налетов, мы впоследствии вообще перестали ходить в какие - либо укрытия и оставались у себя в комнате на четвёртом этаже. У нас уже стал вырабатываться какой - то иммунитет к этим бомбёжкам.

В это время уже были введены продовольственные карточки. Продовольственные карточки были введены в первых числах сентября. В первые дни по ним можно было отовариваться продуктами в любом магазине города, но затем было введено прикрепление карточек только к одному магазину. И отовариться продуктами можно было только в нём.

Парголово 20.09-15.12.41 года.

В Парголово мы с мамой и братом приехали в конце второй половины сентября. В Ленинграде это было тяжелое время. В магазинах продукты стали исчезать. По карточкам долгое время отоваривали крупы одной чечевицей, затем чечевица пропала и вместо ее стали выдавать горох, затем появились соевые бобы. Из них делалось все: творог, молоко, кефир, конфеты, супы и каши в столовых, которые еще где-то были. Мясо вообще пропало. Я помню, что к 7 ноября вместо мяса давали шампанское. В качестве пищи в ход пошла дуранда (самый низкопробный жмых, которым кормили скот). За этот промежуток времени в Ленинграде стали исчезать: гужевой транспорт, который до войны занимал довольно значительное место. Стали исчезать собаки, кошки, голуби, не появлялись даже крысы и мыши. Порой можно было увидеть взрослого человека с рогаткой стреляющего по птицам.

С другой стороны, город не только бомбили по ночам, но и постоянно бессистемно обстреливали из дальнобойных орудий со стороны Пулковских высот и Вороньей горы. Шансов на выживание было мало. Порой били в часы пик прямой наводкой по трамваям. Весь этот ужас начался сразу после того, как замкнулась блокада. Немцы предприняли попытку осуществить полную блокаду, т.е. окружить город. За Ладожским озером, они должны были соединиться с финскими войсками, которые вели довольно странную войну на Карельском перешейке. В этом случае положение в Ленинграде было бы еще хуже.

За все время нашего пребывания, вплоть до выпада снега и появления заморозков, которые пришли довольно рано, во второй половине ноября, через Парголово шел целый поток ходоков из города с просьбой перекопать огороды, чтобы, что-то найти при этом из овощей. Большинство владельцев отказывали им в этом, т.к. огороды уже были перекопаны. Но были и бедняги, которые перекопав огород, ничего не находили или находили, в лучшем случае, несколько картошин, затратив при этом непосильный труд. В Парголово я видел солдат умерших от голода, видел выброшенные головы собак, пропавших у соседей, видел, как из леса горожане везли мешками хвою и кору от деревьев. Здесь я впервые узнал вкус конского мяса, и дуранды здесь мы уже ощущали некое недоедание.

В первой половине декабря в Ленинграде образовалась непонятная тишина, стали редкими бомбардировки, прекратили обстрел города. Это было вызвано тем, что блокада была завершена, попытки огородить город сплошной блокадой за ладожским озером окончилось безрезультатно, и немецкие войска были переброшены с Ленинградского фронта в помощь войскам наступающих на Москву. Эти обстоятельства позволили нам вернуться в Ленинград, где отцом уже был запасён целый чемодан продуктов, отоваренных по нашим продуктовым карточкам. Лёня, мой годовалый брат, сделал первые самостоятельные шаги, но приехав в Ленинград, он как лёг в кровать так из неё и не встал. 22 февраля он умер и 2-ого марта 1942 года его зашили в простыню и отправили на Марата 76 (пункт умерших), где тела складывали как дрова в старые конюшни, находившегося рядом ипподрома. Наше пребывание в Парголово в это трудное время, в какой-то мере, способствовало выживанию нашей семьи в условиях голода и холода зимы 1941-1942 года. Мы находились в лучших условиях. У нас было какое-то питание и большая безопасность от бомбежек и обстрелов. Если говорить откровенно, то на те крохи, которые нам выдавали по продовольственным карточкам выжить невозможно, даже при всех других благоприятных условиях. Но было немало и таких, которые имели подсобные хозяйства, и у них был шанс выжить, но они тоже умирали. Почему? Ответ простой. Не менее опасным врагом был не только голод, но и так называемый дистрофический понос, который косил всех - и голодных и не голодных. Если человек вовремя не мог сойти с горшка - эта зараза сводила его в могилу. Таких примеров можно привести много. Например, Иван Ефимович Фомин (дядя Ваня) - муж моей тетки, у которой мы пребывали в Парголово. Когда мы уезжали от них в декабре 1941 года, у них с питанием особых проблем не было. Была картошка, была солонина, но Иван Ефремович умер от этой заразы, которая высасывала все оставшиеся соки из организма и увела его в могилу.

Трудная зима 1941-1942 г.

(15.12.41-28.03.42)

Во второй половине декабря улицы Ленинграда производили на меня неприглядное впечатление. Трамваи и троллейбусы стояли в сугробах неубранных от снега улиц. В домах отсутствовало электричество, не работала канализация и паровое отопление. На неубранных от снега улицах валились трупы умерших. Часть из них зашита в простыни, часть валялась в одежде. У некоторых трупов были вырезаны мягкие части тела. Такая картина продолжалась вплоть до начала марта месяца 1942 г. На некоторых улицах прорыты канавы для забора питьевой воды. Мы за этой водой не ездили, а топили снег т. к. зима была довольно снежной. Всё это я видел своими глазами.

Многие не пережили блокадную зиму

Мне часто приходилось ходить с отцом на кузнечный рынок, который был невдалеке от нашего дома. На этом рынке можно было купить все, что хочешь, но только за продукты. Всё съедобное здесь продавали, называя своими именами: кишки лошади, кишки собак, кишки кошек, аналогично торговали самыми разнообразными студнями и дурандой (низкопробный жмых). Мне запомнилось поведение молодых ремесленников - это были первые доходяги, которые подорвали свое здоровье ещё до начала голода, продавая свой хлеб за водку. Они ходили по рынку, хватали из рук всё съедобное и сразу же убегали. Их били, из носа текла кровь, но добытое они старались проглотить...

Суточная норма хлеба в блокадном Ленинграде

При обменах часто обманывали. Отец несколько раз попался на этом. Вместо верблюжьего мяса - человечье, вместо портвейна - разведенные чернила, вместо овсяной дуранды - спрессованный конский навоз, вместо олифы и керосина -вода. Методы обмана были самые изощренные. Как это происходило, особый разговор...Этот период, конец декабря, январь и февраль 1942 года - были самыми тихими. Бомбежек и обстрелов практически не было. Народ в городе тихо и спокойно умирал. Однако стоило городу запустить первый трамвай в начале марта, как обстрелы с особой жестокостью возобновились, и так продолжалось вплоть до января 1944г., когда блокада вокруг города была снята полностью.

Март месяц хочется осветить особенно, т.к. все дворы, все подъезды, все лифты, все лестничные клетки были завалены замершими нечистотами и отходами, которые начинали оттаивать и повсюду стала распространяться вонь. Город боялся эпидемии. По радио призывали к борьбе с нечистотами. Большая часть оставшихся в живых жителей дома вышла во двор на уборку нечистот, в том числе и моя мать принимала в этом участие. Мы остались живы и не умерли от голода, благодаря Парголовской «закваске», где фактически были подготовлены к голоду, маминой сестре Марии Михайловне Требесовой. В январе 1944 года мы были на грани гибели. Мать опухла, дистрофический понос долго не отступал. Отец лежал с опухшими ногами. Все болели цингой и были на грани гибели от дифтерии. В это время мамина сестра, тетя Маша, очень религиозная женщина, которая говорила «без Бога нет порога», каждое воскресенье рано утром приносила нам буханку хлеба, звонила с черного хода и, перекрестив мать, уходила в церковь. Они жили на Московском проспекте, где сейчас станция метро «Технологический институт» и задолго до войны работали в продуктовом магазине, занимались завозом продуктов и хлеба. Хлеб возили летом на телеге, а зимой на санях. Возили хлеб вдвоем с мужем своими силами. Заметив, что мама тает на глазах и вот-вот умрет, она убедила ее идти к ней на работу. Она сказала: «Клавдия, иди к нам, держись за сани, дойдешь до пекарни, там оправишься».

В это время я был сонным неработоспособным ребенком. На мне были обязанности: отоваривать продуктовые карточки - это особая тема; выискивать дрова для отопления комнаты, ежедневно ходить за соевым молоком в детскую консультацию, следить за малолетним братом, которого в могилу свел дистрофический понос, помогать отцу в обмене вещей на продукты. 22 февраля 1941г. Умер мой малолетний брат Лёня. До его смерти я стирал его пеленки, рубашки, я его очень любил и когда он умер, я с ним спал на одном диване до 28 февраля с тем, чтобы получить за него продовольствие карточки. Второго марта мама завернула его в простыню, и мы его отнесли в пункт приёма умерших на улицу Марата дом 76, где трупы регистрировали и складывали, как дрова. Сейчас там находится площадь Грибоедова с театром «ТЮЗ».

Что мне больше всего запоминалось, так это неимоверное количество вшей. Когда перед смертью брата его решили подстричь, то его голова сплошь была покрыта вшами. Вши одолевали и нас везде и всюду, а гнидами были сплошь покрыты все швы одежды. С этим ужасом вели борьбу с помощью утюга. Я хорошо помню, как исчезали некоторые жители нашего двора, а потом оказалось, что существовало людоедство. При обыске у некоторых обнаруживали многолитровые кастрюли с засоленным человеческим мясом. Среди таковых была наш начальник ЖКО дома Мария Сидорова, приятель моего отца Иван Никитич. Он обладал ценными ювелирными изделиями. На улицах высматривал полных людей, предлагал им ценные вещи в обмен на продукты, и, если они соглашались. Их заводили в квартиру, убивали, обрезали все, что было можно и продавали мясо на рынках. Позже мы узнали, что М.С. Боброва не скрывала от соседей, что она покупает человеческое мясо, что оно ей нравится и что ей будет трудно отвыкнуть от этого «деликатеса». Были слухи и о том, что от безумия некоторые матери съедали своих детей.

V. Весна и лето 1942 г.

(01.03.42-01.09.42 г.)

Этот период блокады запомнился мне тем, что весна была ранняя, появилась первая трава, которую собирали и употребляли в пищу, пущен трамвай и появилось электричество в доме, участился обстрел города. Были сделаны попытки возобновления занятий в школе и облегчение всех учащихся трёхразовым питанием. Эти попытки затянулись на всё лето. Нас постоянно переводили из одной школы в другую. Началось всё с 32-ой школы затем перевели в 293-ю на Большой Московской улице, затем перевели в помещение на углу Кузнечного переулка и улицы Марата, затем в школу № 297, после чего опять на Социалистическую улицу в школу 321, но окончательно я основался в 301-ой школе на Лиговке, дом 87 на углу со Свечным переулком. Там я закончил семь классов и до сих пор часто вспоминаю с большой любовью и благодарностью учителей: Марию Капитонову - учительницу русского языка и литературы, Марию Николаевну Лихоманову - учительница по математике, Марию Ильиничну Никитину классную руководительницу и учительницу естествознания, Ивана Ивановича Базанова - директора школы и др. Это были учителя с дореволюционной закваской и в условиях блокады они приложили много сил и терпения, чтобы дать нам хорошее воспитание и знания. Все ученики нашего класса вышли в люди и в этом заслуга наших учителей.

В середине апреля было объявлено о выдаче по продовольственным карточкам дополнительного пайка, куда входило: шампанское, колбаса, селедка, гречка и ещё многое другое. Всё это было приурочено к празднованию 1-го мая 1942 года. Самым большим потрясением в нашей семье в этот месяц было то, что у меня украли все продовольственные карточки. После схода ледохода Нева по всей набережной была засыпана любителями рыболовам. Очень запомнились те дни, когда шел улов корюшки. Это был период деликатесов после голодной зимы.

Весна 1942 года запомнилась мне огородным бумом. Овощи сажали везде, где можно. Моя мать в это время поступила на работу в Военно-морскую медицинскую академию прачкой. Они стирали белье моряков с фронта. Академия находилась почти напротив Витебского вокзала за Введенским каналом (сейчас он засыпан), от их организации выдали землю под огород на Большой Охте. Это довольно далеко от дома там мы сажали в основном капусту и впоследствии насолили (заквасили)две бочки капусты, общей емкостью 200 литров. Я ел эту капусту целыми мисками. После ее есть совсем не хотелось. Хотелось только пить.

Летом 1942 мы питались в школе №321. Все блюда и в завтрак, и в обед, и в ужин были напичканы соей. Это была невкусная соя, не та что у нас называется «баты». Соевое молоко, соевый кефир, соевые котлеты, соевый творог и сыр. Этот вкус я помню до сих пор, он у меня вызывает неприятные воспоминания.

13 июля 1942 года в день моего рождения я с ребятами разобрал оружейный снаряд без боевой головки, с целью освобождения из него пороха. Кто-то из ребят бросил зажженную спичку, что привило к его взрывному воспламенению. Я стоял ближе всех к этому очагу и поэтому пострадал только один - мне обожгло лицо и грудь, после чего мне в ближайшей поликлинике на улице Правды чем-то смазали и сделали повязку. На следующий день лицо распухло в 2-3 раза и на скорой помощи отправили в детскую больницу имени, которая находилась на Лиговке рядом с церковью (сейчас на её месте стоит большой концертный зал). В больнице мне каждый день делали перевязку, что было очень болезненно. В это время часть помещения больницы передавали под военный госпиталь, и я слышал, как один из военных врачей давал нагоняй лечащему врачу, увидев мою забинтованную голову и грудь. С меня сразу сняли повязки и лечили методом смазывания обожженного лица морковным соком с последующим отогревом лампой. Это привело к тому, что лицо покрылось равномерной коркой, и через несколько недель она сошла. Благодаря этому у меня на лице не осталось ни единого шрама, а ведь ожог был 2-ой степени. Я с благодарностью вспоминаю того военврача, который настоял на этой методике.

Весной 1942 года отец был очень плохой, он был измучен цингой: ноги у него были как брёвна. Передвигался на костылях, болел желудком и сердцем. Постоянно пил какие-то лекарства. В это время ему пришла повестка о призыве в армию с предварительным медицинским обследованием. Когда он проходил медицинскую комиссию, то ему везде давали отвод. В комиссию входил знакомый родственник нашего соседа по коммунальной квартире Наума Львовича Люблинского. Он узнал моего отца, поинтересовался его здоровьем и посоветовал ему пойти в Армию, где его подлечат и подкормят, а там, что Бог даст. И он сделал всё, чтобы отца зачислили в Армию и отправили в госпиталь. Он долгое время лежал в госпитале на койке в здании какой-то полуразрушенной католической церкви, а затем был отправлен на фронт, участвовал в одной из многих попыток прорыва блокады Ленинграда. Был ранен и контужен, после чего в 1943 году отправлен в госпиталь, который в то время находился в здании Михайловского замка. После неполного выздоровления начал работать.

Вернуться к списку